>>> Кабинет директора

И что с этими демонами делать? Хотя и люди такие есть: попросишь из что-то сделать, так сто-пятьсот раз об этом пожалеешь, потому что она либо изжалуются на то, что работа больно трудная и никому не нужная, либо будут постоянно выяснять ненужные детали, либо состроят такую мину, что не то, что вновь обращаться, жить не захочется! Благо, лица этого демона Штефан не видел, зато именно такую ауру он распространял в огромный радиус вокруг себя... а еще курил. Так что в какой-то момент немец едва ли не в угол защемился, чтобы не дышать этой радостью не на ту букву. Против запаха хорошего табака баварец ничего не имел, кроме жутчайшей аллергии, доходящий до приступов, сходных с эпилептическими. Впрочем, причина была не в собственно непереносимости дыма: в накуренном помещении он мог находиться, как и в кальянном чаде, а вот в лицо дымить было совершенно не рекомендовано, если не хотелось посмотреть на конвульсии, закаченные глаза и пневмоторакс. Это выявилось еще в Аушвиц, потому на улицу без пары марлевых повязок врач не выходил. Война окончилась, остался один крематорий на том месте в Бжезинке, а вот непереносимость у проклятого фашиста осталась... видимо, навсегда.
Сейчас максимум что было с собой, так это носовой платок, который был немедленно приложен к лицу. Стало намного легче, особенно, когда демон, впоследствии назвавший свое имя, выбросил окурок. И даже это весьма любопытное приветствие не смогло испортить настроения немцу. Тот только отнял тканьку от лица и показал Кенджи язык.
- И Вам не болеть, герр Сато, - проговорил Штефан, проводив неприветливое существо взглядом, и только после этого вошел в то, что должно было стать новым домом.
Да чуть не уронил вещи на пол. Просторная, светлая гостиная с поистине огромным модульным диваном, который можно было разобрать на подушки и кресла, телевизор, домашний кинотеатр... мечта кино- и меломана! Быстро скинув обувь, немец буквально пролетел дальше. Так, а вот умывальня в стиле комфорт заставила умилиться - ванна явно была рассчитана на двоих. Ох-ох... Зато над раковиной свет был выставлен для того, чтобы можно было побриться и не то, чтобы не порезаться пятнадцать раз за один присест, но даже поддерживать форму бакенбардов и бородки в идеальном состоянии.
Оставался всего один пункт... и в этой самой локации Фламменшверт буквально осел на пол. О такой опочивальне он не мог даже и помыслить! Ее словно вытянули из его старых рисунков, где он пытался изобразить свои рассуждения относительно необычной и в то же время привлекательной спальни. Ибо вместо обычной кровати и кресел под потолком на крепких цепях висели тканевые гамаки! И высокое окно... и ламинированный пол. И стоящий в дальнем углу мольберт! Так, надо будет, видимо, за такое проставляться. Благо, бутылка Егермайстера была припасена на такой случай вместе с сушеными ягодами.
А пока что счастливый немец, распевая "Warum bin ich so fröhlich?" отправился в ванную отмывать бренное тело от дорожной пыли.

"Чую-чую, русским духом пахнет!" - может, и не русским, но однозначно вдруг потянуло чьим-то присутствием, особенно, когда вода оказалась выключена. Вот он, второй нежданчик за сегодняшний день. Первым оказалась сама комната. Что же, гости. Может быть, тут есть традиция новеньких приветствовать... а вдруг это будет даже не Вайнахтсманн с его розгами? Хотя какой Вайнахтсманн в такое время года? Растает же!
Кое-как пригладив волосы (да, сделав совершенно бесполезное действие, потому что через пять минут все равно будут веселые иголки или просто взрыв на макаронной фабрике Паоло) и обернув бедра полотенцем, Штефан с каким-то особенным предвкушением посмотрел в запотевшее зеркало - какой и обычно. Кареглазое немецкое существо с такими приметами, как пирсинг в губе, носу, аккуратными бакенбардами, сделанными для того, чтобы хоть как-то выделить скулы, которыми природа дампира обделила, бородкой, скрывающей ямку. В общем, третий глаз не раскрылся, рога не выросли, крылья тоже. А хвост, как и положено мужской человеческой особи, приставлен не с той стороны и все равно скрыт полотенцем.
Значит, спрятался немец? Eins, zwei, drei, vier - Eckstein. Alles muss versteck sein!* Что же, если это демон вернулся, придется его угостить баварским гостеприимством, пусть даже и принадлежит этот замок директору, но комната-то на Штефана записана, так что он тут и в полотенце, и без может разгуливать!!!
Hinter mir und vorder mir gilt es nicht, und an beiden Seiten nicht!* - взъерошить волосы, размять плечи - как хорошо разморило-то в горячей воде. Аж все делать лень!
Eins, zwei, drei, vier, fünf, sechs, sieben, acht neun, zehn -ich komme!* - десять шагов, тихих-мелких. На цыпочках. Ровно до двери ванной... резко дернуть ручку вниз, буквально выпрыгнуть...
- Ich sehe dich!** - нет, определенно, Фламменшверт ожидал другого... Anschlag...*** - Adelina?!

*Немецкий аналог считалки для игры в прятки.
Раз, два, три, четыре - по углам. Все должны спрятаться!
Не впереди, не позади меня. Не по бокам тоже!
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять - я иду!
**Вижу тебя! (нем. - "нашел")
***Туки-туки... дальше имя (нем.)

А "пирсингованная рожа" улыбается, довольная, хотя с нее никак не желает сползать удивленное выражение. И все равно улыбка во все тридцать два зуба, к тому же счастливый смех, пусть и глухой, лающий, зато клыки нижние видны. Не год, не два, не три! Четыре!!! Изменилась или нет, сложно сейчас оценить, когда небольшая тяжесть на шее и плечах тянет вниз. Но ведь немец-то далеко не хлюпик. Потому маленькое тельце быстро поднимается в воздух и кружится-кружится вместе со Штефаном. Поверить - сложно. Убедиться - стоит только открыть глаза или вдохнуть полной грудью воздух. Легкая горькая нота табака, без выдоха - на полу погасшая в воздухе сигарета. А перед искрящимися карими глазами очи голландки - всегда так привлекавшие, заставлявшие на автомате, через какое-то время делать практически полностью идентичное отражение. Что поделаешь, и от природы хамелеонят глаза шатена, и от развитого метаморфизма тоже. С годами все приметнее. Все больше контроля над телом, сложнее превращения, а вот глаза... благо хоть пока что зрачки самопроизвольно форму не меняют, а то были бы проблемы.
Эх, все такая же маленькая, худенькая... зато декольте-то!!! И пусть предпочитает баварец девушек, что подают пиво на Октоберфесте, с их формами, фиолетовая привлекательна по-своему. Это же два встретившихся в воздухе файербола - один взрыв. А схватить можно, в случае чего, а в данный момент и намного удобнее, - за филейную часть. Заодно и к себе на пояс посадить - так удобнее в глаза смотреть. Опа! А все-таки повзрослела, похорошела, расцвела.
- Ада... ты откуда тут? Как?!

Ай, звонкий! Ох, хорошо-то как! А что так скромно? Отвыкла или слишком много времени прошло? Или просто решила немца подразнить? Подразнила, молодец! Вот еще пара таких поцелуев, и будешь расхлебывать то, насколько дампир соскучился. Все-таки такого непристыженного и не обремененного скромностью огонька после ее же ухода из студии очень-очень не хватало! Что в какой-то момент аж захотелось локти погрызть... и даже получилось!
Ну а пока что... "вертись, вертись, мое колесо..." Вертись, крутись, немец. Почти прямым ходом до дивана. Эх, надо было девушку чуть ниже посадить, хоть бы полотенце ногами придерживала. А так где-то потерялось оно благополучно. Ну а когда нагота Штефана смущала? Может, в детстве. Но пора эта слишком давно прошла, чтобы о ней вспоминать. Да, действительно старый. А все на чужие юбки пялится! Как говорится, треть жизни человек проводит в постели, оставшиеся две трети пытается туда кого-нибудь затащить.
Оп! Падение! Благо хоть немецкой спиной вниз и ровно на горизонтальную поверхность мягкой мебели. И улыбается, гад! Улыбается так честно и откровенно, как-то по-детски даже. И пусть похоже это больше на оскал, если привыкнуть, можно даже научиться различать оттенки этого выражения. Вот сейчас - просто радость... или нет. Какая-то хитринка поселилась у правого уголка. И дверь закрыта оказалась стараниями голландки...
- Ну почему старый? Почему как что, так сразу старый?! - и ведь не признается, сколько ему на самом деле лет. Обычно дампиры столько не живут... наверное. И проверь документы, так при особой старательности их обнаружится около десятка, и все с разными именами и датами рождения. Показывал он, помнится, Аделинке один из своих аусвайсов, где было записано имя "Штефан Фламменшверт", хотя именно немцы и подозревали, что либо паспорт фальшивый, либо фамилию поменял.
Секунда задумчивости...
- Jaaaaaa!!! - ну и пусть думает, что преследует ее шатен. Поиграет в маньяка и жертву? Чур, немец - жертва!
Значит, не меняется... Вот если бы Грим знала его в Вюрцбурге, каким он был тогда, то смогла бы оценить, насколько одинокий, страдающий от разлуки дампир может постареть. Зрительно - лет на восемь, не меньше... и всего за год-полтора. Многих это пугало. А Штефу было плевать. Впрочем, с тех пор, действительно, вновь перестал меняться. Так, по мелочи: стрижка, угол бакенбардов, толщина бородки, полнота щек. Но не более того. Впрочем, по сравнению с тем, что видела нидерландка, Фламменшверт сильно схуданул. И благо она пока что не видела то, что осталось от ног...
Значит, взгляд снизу? Пожалуй только в аниме существует ракурс "из-под сисек"... Или не только? И тянутся загребущие узловатые руки в татуировках... да прямо к груди! ЛАПАТЬ!!!

- Я не старый!!! - только и успел возмутиться немец, щелкнув зубами. - Я выдержанный!
Выдержанный, а не сдержанный. Вот сдержанности у этого, на первый взгляд, добродушного дампира, ни на грош нет. С другой стороны, загребущие ручонки сейчас не слишком приятны на ощупь, ибо биополе плотное, как вторая кожа. Но на этот случай, как всегда, если забыла, есть один небольшой фокус - якобы разорвать женскую одежду, а на деле просто протянуть ее сквозь тело. И не мучиться с пуговицами, и излишки энергии сбрасывает, и приятный глазу вид открывает. Так что преимущество в несколько вещей становится весьма и весьма сомнительным и призрачным.
И не надо с даже чуть возбужденным Штефаном играть - не агрессивен, но весьма активен. И реагирует бурно, что тихим пока что рыком в ответ на ласки, что весьма ощутимой твердыней пониже живота. Ах, как тянет! Так, что зататуированные руки словно сами сгребают ненужную одежду. Еще немного, и срыв. Разрыв.
- Ich möchte spielen Spiele! - а пока что ощутимо прижать к себе, впиться поцелуем в сладкие, неожиданно желанные губы.
Никогда не понимал себя немец. Не мог взять в толк, что же его так привлекало в этой девушке - не та внешность совершенно, склад ума, характер. Но стоило ей начать эту игру, как Штефан мгновенно в нее втягивался, готовый к любому повороту событий, в любом месте, в любое время. И чаще всего оставалось только кусать себе губы до крови, чтобы не кричать: от боли, от удовольствия. От болезненного удовольствия... от наслаждения этой молодой, рьяной, страстной. Опасной.
Под пальцами тонкая женская кожа, покрытая татуировками. Его, Штефана работа. Ах, какое извращение - возбуждаться от того, что ласкаешь свою же Галатею. Какой эгоизм.

Вот всегда немец знал, что на самом деле Волк в той сказке - жертва. Но как-то молчал. Ибо и сам порой был не прочь надеть красный капюшон и состроить страшную морду, а потом предложить пирожок. С цианистым калием.
А вторая серьга в языке - это приятный, весьма приятный сюрприз, от обнаружения которого хочется стонать в губы, а, поймав, еще и рычать. Неведомый зверь, у которого и в конце лета, и в любое время года, если есть с кем, весна. А когда виднеется рукой неизвестного мастера проколотый сосок, такой аккуратный, по цвету адская смесь розы и мускатного ореха, сумасшедший афродизиак... просыпается чувство конкуренции. Легкий укус в чужую метку - без крови оставить и свой след. Знаешь же, что не позволит немец так просто разгуливать с какими-то левыми атрибутами. Сделает новую конфетку, а после будет до скрипа сжимать зубы, сдерживаясь, чтобы не слизать выступившие капельки крови. И, прикрывшись желанием снять боль и обеспечить стабильное заживление, выпить хотя бы чуть-чуть этого допинга с металлическим привкусом, а после точить когти и жаждать разорвать... распять!!!
Аккуратно прихватить зубами и второй сосок, намечая место для нового пирсинга. В мыслях уже крест... и точное знание, как это сделать... Выгибайся, открывай белую шейку: знаешь, что не будет вампирских поцелуев, но могут остаться царапины. Со Штефаном всегда больно. Но разве ты против? И пока что до тугого клубка больно ему - ты слишком близко. И слишком много преград. И вдруг хочется надеть настоящую смирительную рубашку, чтобы хоть как-то сдержаться. А лучше все-таки досорвать с тебя одежду и всем телом узнать, что же чувствуешь ты. Как реагируешь на прикосновения рук, языка, губ. Фантазия забегает чуть дальше действий - только успевай воплощать.
Во рту привкус крови - своей. Режущая боль и сладость. Слышишь тихий стон, перерастающий в рычание?.. Тишина? Правильно... хотя какой смысл устраивать звукоизоляцию в корпусе для учителей? Детишки бегают только до дяди директора. А дела до двух взрослых им не должно быть. Пусть о чем-то мечтают где-нибудь подальше. Пока что дай насладиться вкусом твоих губ, чтобы на кончике остался запоминающийся след от штанг.
Укусы на шее... два хищника в одной клетке. И уже нет сил. Почему такой сильный запал? Аромат ли кожи или столь откровенные прикосновения? Чувствуешь напряжение? Если недостаточно, то и штаны известным тебе методом отправятся на пол. Вместе с трусиками - ах, не рассмотрел - и ненужной обувью. Ладонями по щиколоткам, к коленкам, по бедрам к внутренней стороне. И уже кожей ощущать тебя... влага и горячий пульс.
Решила помучить?
- Не только ты, - и пусть кожа немца все еще влажная, от компании Аделин уже не отвертится. Чуть ближе. Так, да... чтобы между бедрами могла прочувствовать нетерпение. Легкое скольжение, почти прорыв. Но нет... Только полет вверх. Легкая, пушинка. На руках Штефана, вернее, всего на одной, вторая же тянется к сокровенному.
Благо хоть путь до душа короткий... Тугие струи воды по спине, по плечам. Еще помнишь приглаженного немца, Разноглазка? И помнишь, как резко зеленеют глаза, если крови этому странному дампиру дать крови? Уже оставила на нем отметины, прости, но так хочется оставить ответные - со страстным поцелуем, с влажной дорожкой от языка на шее. Удержишь?

Отредактировано Stephan Flammenschwert (2011-02-15 14:18:06)

Ну же, милая! Вымотай, измучай! Заставляй желать тебя и на коленях молить о прикосновениях, только твоих. Сделай из волевого, сильного немца свою послушную игрушку. Но не зли, если не хочешь, чтобы каждый его жест, каждый поцелуй, изгиб тела стал источником твоей боли, пронизывающего холода. Если же желаешь таких мучений, терзай, бери беззастенчиво. Или просто всего раз назови фашистом.
Ревнивец... вспомни, сколько раз прерывался процесс рисования по твоему телу, чтобы хоть чуть прошло напряжение у Штефа... Сколько раз он быстро залечивал эти мелкие раны, а после целовал тебя с кровью. И все пытался потереться небритой щекой о свежий узор и облизывал губы. Тогда, когда все желания сливались в яркую гамму. До тебя и после... больше никогда не было такого сложного клиента у лучшего татуировщика Баварии.
Пусти кровь, еще чуть-чуть. Слишком мало, чтобы стало нестерпимо. Слишком мало, чтобы перебить запах твоей кожи - манящий, сводящий с ума. Связать, сковать волю. Играй, еще! До первого вскрика... Как органично смотрится кровь в татуировке...
Fuehre meine Hand... Дай прикоснуться. И почти сорваться. Halt mich fest!
- Christine... - один выдох, снова тихое рычание... еще бы не помнить. Эту игру. И сжатые до белых костяшек пальцы, и боль, когда хватаешь волосы на затылке. Сейчас - что угодно.
Вода в лицо уже не отрезвляет. И ощущения начинают концентрироваться пониже живота. Там, где твоя рука... судорожно сжимаются пальцы. Огонь играет с Огнем. Легко и всего в пару касаний.
Лицом к стене - немец. Для тебя теплая вертикальная поверхность - опора. Willst du mich jetzt? Naeher, mehr... Легкое движение вперед - не входя. И даже почти не касаясь. Пальцами смазать черные следы и улыбнуться. Du bist so schoen. Чувствовать твой жар по всей длине. Вопрос...
- Komm.

- Ja, mein Führerin! - сейчас, как тогда, как всегда, что угодно. Подскажи, намекни, направь.
Да, совершенно сумасшедшие два года. Помнишь, как ты пришла в первый раз, желая устроиться? Каким колким был Штефан, в первую очередь сказавший, что сисек в коллективе так и не появилось? Как с ним цапались пару месяцев? Как он пытался тебя поучать? Кошка между вами пробежала сразу, а только потом ток? Наверное, странно было проснуться в его постели... и странно, что небритая щека покоилась именно на груди, а сам шатен улыбался во сне. Тогда ты еще не знала, сколь регулярными могут быть кошмары у бывшего унтер офицера СС. Да и сейчас тоже ты не в курсе. Но зубовный скрежет жутко раздражал, не так ли?
Как резко оборвалось то время. Когда Штеф вдруг стал чувствовать себя счастливым, когда почти стал смеяться в голос. И ждать окончания рабочего дня, но не чтобы упасть на постель и провалиться в очередной липкий сон, а чтобы потом мчаться, куда только глаза глядят. И делать все то, что может прийти в две буйные головы. Интересно, ты тоже считала, что смирилка - это не просто одежда, что немец действительно душевнобольной? Или просто принимала такую игру? Что ты скажешь, когда выяснишь, что у ненормального целителя несколько комплектов такой формы с собой?
Это все потом... Сейчас твое тело. Если раньше ты походила на подростка, то теперь худенькая, но сильная женщина. Из-за которой напряжение, неудовлетворенное желание душит, заставляет судорожно ловить губами воздух и твои губы.
- Lass mich... dein Atmen sein, - ласкаешь себя, доводишь немца до хрипа в горле, заставляешь в который раз срываться на бессильный рык: ревнивый, страстный, жаждущий. Дай всего каплю - один поцелуй. Lass mich rein oder raus. Ближе... губами, языком к царапинкам, к твоим пальчикам. И вернуться к проклятому пирсингу - чуть оттянуть зубами. Злость, ревность. Видишь, как после укуса, уже на расстоянии от твоего тела сжимаются челюсти? Как опускаются и сходятся на переносице тяжелые брови? Слышишь этой глухой утробный звук? Пусть ты не обещала, но у твоего тела только один мастер.
Короткий судорожный глоток - воды и твоей крови. Нравится наблюдать за тем, как эти глаза меняют цвет? Как губы растягиваются в улыбке? Или чувствовать, как они безудержно касаются кожи, как язык чертит узоры, как потом остаются засосы и царапины? Lass mich rein. Lass mich nicht raus. Пока всего одним пальцем - дай увидеть, услышать твою реакцию. И каждым миллиметром кожи ответить тебе. Душно, влажно... и так горячо с тобой. Легкое прикосновение к твоей Кристине... Ich will deinen Schauder. Ich will dein Feuer. Tanze mit mir!!!

Да, Штефан помнит... очень хорошо помнит, как их двоих пожирали взглядами. Завистливыми, порой даже злыми. А кто-то наивно предполагал, что Аделин спит с боссом для того, чтобы он больше ей платил. Если и платил, то остальные об этом точно не узнали бы.
Удар - по разгоряченным губами, по клыкам. Удушье - и крепкие пальчики на шее. Умничка, пережимаешь трахею... к горлу подступает обманчивая дурнота, на самом деле перебитые дыхательные пути. Ослабь чуть-чуть, дай мне кислорода. Хотя бы на один глоток. Так... да. На сей раз угодил, госпожа? Прости, во многом немецкий и нидерландский схожи, но больше половины слов приходится додумывать по смыслу. Но как думать, если на языке все еще привкус твоей крови, а перед глазами темное марево? Как думать, если пульс ниже живота столь явный, особенно, когда при неосторожном, случайном движении касаешься твоих бедер. И того желанного, до чего не допустишь, пока твой хищнический инстинкт не будет удовлетворен.
Gib mir! Mehr! Размажь жизнь по раскрасневшимся, искусанным губам. Принуди небрежными движениями мучительно тянуться за твоей рукой. Дай! Знаешь же, как Штефан хочешь этого... и уже наплевал на все запреты. Безумнее зеленые, почти изумрудные глаза. Но радужка - тонкая полоска, остальное - черные, бездонные зрачки, всего лишь взгляд возбужденного мужчины. Мужчины, зверя, которого сдерживает только твой категорический запрет.
По языку, по горлу... и желудка прямо в вены течет твоя кровь. Жжет изнутри, сжимает тисками позвоночник. И заставляет снова и снова сердце скакать от груди до паха. Чуть прижать пальцами чувствительный клубочек нервов - чуть дальше... туда, куда желает немец. Два... нравится?
Играешь... дразнишь. Волка будишь. Но сейчас волк готов завыть. Лбом уткнуться тебе в шею, тихо постанывая. Сколько ты будешь держать этого дампира на грани? На единственной привязи твоего приказа? Сколько пожелаешь.
Только чуть отстраниться, кое-как вздохнуть... игла. Сама же знаешь, как неравнодушен Штеф к таким играм. На груди кровь... поцелуй. Дай собрать, не глотая. Ногтями содрать себе кожу на шее, облизать пальцы. Ты уже видела такие фокусы. Пару раз. Из губ достается новенькая серьга. Из общей крови сделанная. Чуть отклонись... С опытом - почти вслепую. И при этом ровно. Остается только закрутить шарики. И припасть губами к новому украшению.

Раньше от этого смеха содрогались, бледнели, пытались спрятаться. Когда по баракам в черном кожаном плаще, в фуражке, галифе и сапогах вышагивал со своей свитой с автоматами Отто фон Ауб. Вышагивал, улыбался, облизывал окровавленные губы... от взгляда бешеных зеленых глаз забивались в углы и щели. Интересных жертв находили за нарами и под ними, в ворохах одежды и практически под половицами. Узловатые пальцы кратко указывали на будущий истерзанный труп. Менгеле нравилось видеть человеческие жизни на руках и лице земляка. Ангел Смерти порой завидовал этой жестокости.
Теперь время иное... под изумрудными глазами кровавые следы, улыбка уже совсем другая - ненасытная, жадная до единственного тела. Не нужно десятков изможденных военнопленных - одна эта девчонка, способная довести до транса, до исступления, до безудержной жажды. Всего парой движений. Или одним уколом. Рычащее "Jaaaa!" от проникновения металла в грудь, до хруста напряженные пальцы, запрокинутая голова... вода смывает с лица кровь. Рви, терзай! Еще!!! Молодец, meine kleine! Wunderbar! Только ты можешь сделать так - разодрать плоть, ровно у сердца, у этой стремящейся пробить грудную клетку мыщцы. И не задеть татуировку.
Всего лишь одна игла... и твоя воля. Впиваться в твои губы поцелуями, исследовать жаркий ротик языком, искать металлический привкус. И резать клыками все это - такое драгоценное. Судорожно пить. Тебя. И, резко отрываясь, одним махом снимать тебя с себя, перехватывать оба запястья. Держать тебя в воздухе... Hände hoch! Немец выше, немец сильнее. Всего одна рука нужна для этого. Вторая подхватывает снизу, исследуя желанное.
- Du hast der Albert versprochen, - пусть останется пока что у тебя металлическая игрушка. - Ich will einen kleinen Teil von dir tief in mir.
То, что так хотела ты... и что вдруг стало одержимостью шатена. Укус в шею... Пары глотков достаточно. Отодвинуться и смешать со своей кровью. Отпустить тебя и с улыбкой предложить еще одну серьгу. Да, сюда, к точке пульса... такого пошлого. Gib mir den Schmerz.

Красный цвет капризен, но тебе идет. Каждая капелька - уже непонятно, где чья. Пусть струится по коже этот сок. Пусть смешивается с водой. Сейчас ты прекрасна. Все твои проявления: от улыбки до удара. Наклонись, ну же... еще чуть-чуть. Дай понаблюдать за тобой, на миг дать волю фантазии. На спине татуировка - знаешь, чья работа. О, да. Пальцами по ней, оставляя розоватые следы, мгновенно смываемые прозрачными струями. Женщина на коленях - рабыня. Но не теперь... теперь стоящий над тобой мужчина, вольный немец в твоих руках, полностью. Но это не ручной зверек, и ты это прекрасно знаешь. Какой бы ни была твоя власть, она заканчивается ровно там, где начинается его желание. Неудержимое.
Высекают искры. Ты же умеешь высекать вскрики удовольствия. Единственное касание - медленное и почти ласковое, и Штефан готов кричать во все горло, отчаянно кусает губы до крови, невидящим взором смотрит в потолок. Зажмуривает глаза, чтобы в них не попадала вода. И прекрасно слышит твой приказ. От игр язычком дыхание перехватывает, пульс зашкаливает за сотню. Ах, шалунья... не томи, довольно! Смотрит на тебя немец, следит за каждым движением. И распаляется еще сильнее. Augen auf... Больно, да. Еще! Рык, шипение. Сжатые до скрипа челюсти, до хруста - кулаки. И боль уходит... почти. Заменяется безумным удовольствием. Не надо...
Снова поднять на руки, укусить в губы.
- Du bist das Beste... was die Welt zu bieten hat, - хриплый шепот. Жарко... здесь, между твоими бедрами. Тянет. Прости, нет больше сил терпеть. - Ich weiss du willst es doch auch, - не гадал, чувствует пальцами.
Тогда было больно тебе. Позволь частью побыть на твоем месте. И войти медленно, пока что осторожно. И до крови закусить твое плечико, чтобы не кричать.

Du willst Schmerzen. Ich werde es dir geben. Шепчешь, выгибаешься, держишься... ближе. Глубже... еще! И чуть резче, поняв, что ты впускаешь. Такая маленькая, что хочется отпустить. И еще крепче сжать. Руки, зубы. Дай мне еще... крови. Всю себя. Без остатка. Так, еще, вместе с бешеным пульсом. Ты чувствуешь? Чувствуешь, как хочет тебя твой мужчина. Каждое движение - хриплый вздох тебе в шейку, в мокрые волосы. Каждое движение ближе, глубже - боль. Твоя влага... и щекочущий ноздри запах - ржавый. Сжимаются пальцы, чуть царапая кожу. Ощущения непривычные, новые. Ты почти прежняя, но совсем другая. Ты сводишь с ума, доводишь до края. Так жарко внутри, горячо, влажно... тесно. Только для меня есть место?
- Dieser... mein Schmerz gehört zu dir, - сиплые, рычащие слова тебе в губы.
Je tiefer... je schneller... jaaa... почти до предела, до соприкосновения бедер. Под твое сердцебиение. Ты ведь этого хочешь?
- Schau mich an, - смотри, чувствуй каждое мгновение. Как ладони скользят по твоим бедрам, по бокам, по тонким ручкам до запястий. Как поднимают их вверх, как касаются из истерзанные губы... клыки. Так тесно, что хочется кричать... так горячо, что задыхаешься. Так невыносимо, что не видишь ничего перед собой... на ощупь.
Больно. Сладко с горечью, с металлическим привкусом. Наслаждение с острыми иглами - в позвоночник, почти до конвульсий. Охота до гладкой белой кожи в алых каплях, разводах. Забудь о том, что эти глаза были карими или зелеными... черные бездонные зрачки. Неотрывно смотрят на тебя, на твою реакцию. Хочется больше. Этой ночью голод до тебя особенно сильный. Тебя слишком долго не было рядом. Слишком... достаточно, чтобы накопить злость и желание.
Не позволишь. Но и я не спрошу. Влажно... горячо до самых бедер. Сожми мне грудную клетку, чтобы я больше не мог дышать твоей кожей, чтобы с кислородом из тела ушло это сумасшествие. Это помешательство одной тобой. Не останавливай... даже когда узловатые пальцы, не изящные, но последнего витка отпечатков тебя жаждущие будут исследовать, пробовать тебя там, где не положено. Сзади... всего один. Ты сгораешь... вместе со мной. Эту боль я возьму на себя. Хочу быть полностью в тебе... и хотя бы частью в запретном.

Это не наркотик, это сильнее и во стократ опаснее героина - это ты, моя женщина. Только ты можешь дарить такое удовольствие... всеми проявлениями, каждой ипостасью, мимолетным взглядом очаровывать, возбуждать и будить то спящее, захороненное, закопанное, забытое. Только ты можешь не только выдержать, вытерпеть... принять и понять. Насладиться, противостоять, попасть в зависимость, в твои сети... и мучиться от жажды, кричать от этой сладости. Жажды - тебя. Всегда хочется больше - тебя. Все, что нужно сейчас, что было нужно последние четыре года, - ты.
Резче, глубже... куда уж больше. С сорванным, хриплым придыханием. С тихим рыком - не первый, не в первый раз делает. И всегда любил растягивать это удовольствие. Невидящим взором наблюдать за тем, как ты в лице меняешься. Кричи, моя милая. Раздирай меня на части. Сегодня каждый по-своему распят... и только вдвоем. Вместе с тобой на этой кресте я готов висеть вечно. Я сам себя к тебе прибиваю... ты знаешь, остановиться уже нет сил. Ты слишком сильно пьянишь, слишком сильный кайф от тебя, мой наркотик, чтобы суметь отказаться. Эта дрожь, твой голос... все до последнего волоска - дай мне сейчас. Дай рукам тобой насладиться...
Содрогаться с тобой, вскрикивать тихо, затыкаться, только найдя губами твою грудь... слишком мало. Слишком кратко, чтобы насытиться, чтобы тебя насытить. Mehr!!! Schneller... Прижимать тебя плотнее, дышать твоей кожей. Больно... Там, в точке слияния. Но так не было еще никогда. Каждый раз - новый, не похож ни на что.
- Ada... Schlag mich! - чем сильнее, тем лучше. Чуть отрезви, дай почувствовать снова губы, лицо.

Безумие... безумие в самом чистом его виде! Желаннее него может быть только продолжение. И сейчас только самое настоящее. Только безудержная страсть. Ты ведь хочешь знать, откуда это... нет, не хочешь: не поймешь, убежишь, как тогда. Я искал тебя, пытался идти по следу. Но ты ускользнула. Почему ушла? Что напугало так? И сейчас почему ты со мной?
Тогда... Эти страшные дни. Эти дни, когда ты сидишь и смотришь на дверь студии в глупой надежде - вернешься. Ждешь до самого закрытия: без движения, не мигая, не отрываясь. Обидел, разозлил? Ты сказала бы. Почему? Всегда было больно ко мне прикасаться, а по прошествии двух мучительно долгих недель никто не мог и на метр подойти. Паршиво, отвратительно, ужасно, кошмарно - гораздо хуже: без тебя. И каждый получал удар по лицу за попытки что-либо разобрать на твоем месте. Даже на оставленную початую пачку сигарет было наложено строжайшее табу. Не спать - ждать. Не спать - искать. По всем местам, где хоть раз бывали. Днем, ночью, пропуская жизнь обычную. Warum? Видимо, я привязался к тебе намного раньше... и уже не могу понять, когда именно. Наверное, слишком сильно.
Поменялось все, хотя внешне - минимально. Знаешь, откуда эта тьма? Это страх, панический страх потерять тебя снова. Даже если ты - морок, видение. Даже если во сне - эта боль, это блаженство... тогда пусть он длится. Ты так честна сейчас. Я - лжец. Что ты знаешь?.. Ничего: ни корней, ни ветвей, ни опавших вместе с твоим бегством листьев. А осень наступила почти... И твои вещи уже лежали у меня дома, разложенные в том же порядке, что в салоне. Фотографии на полке - не хватает воли ни убрать их, ни хотя бы отвернуть. Сегодня на соседней подушке твоя майка - такая была у всех, фирменная. Но только на твоей огненный клинок был фиолетовым. И запах почти выветрился... ушла. И не снишься почти... с этой ночи возвращаются кошмары.
И всего один оберег остался - закрывает голодную луну. От него еще пахнет маслом и растворителем. На постели разноцветные пятна. Против света не видно, но я знаю... твой портрет. И надпись в углу, послание в никуда: "Kehre zurück, Adelina!".

Сжатое горло - нехватка кислорода может вызвать галлюцинации. Хрип перерастает в кашель - тянуться к тебе, желать сказать все... сейчас, когда сдерживать себя невозможно и нет смысла. Если моя жизнь в твоих руках, если перед смертью не надышишься, если вот она, смерть моя... Смерть моя, Аделин, разве кому-то еще можно себя доверить так? У тебя на лице цвет жизни.
Совсем другим вдруг резко стал? Отчаянно тянуться к твоим губам - не ласки, нет. Насаживать пустое горло, словно гниющие легкие на твою руку. Еще чуть ближе. Лишь бы дотронуться, докоснуться. Не стали глаза вновь карими, не сузились зрачки. И в горле отчаянный крик, все слова, что хотел сказать, твоими пальцами пережаты. И нет боли почти. И нет ощущения себя... только твое тело в руках. Твое желание - больше, да? Все, что есть, все - твое. Только тебе... Так близко... опасно.
Только с тобой...

Отредактировано Stephan Flammenschwert (2011-02-19 14:24:13)